АКВА АЛЬТА

Венеция и я в 1995 году


Прочла две книги рассказов и повестей Дины Рубиной. Раньше не обращала внимания на это имя, считала очередной детективщицей. А потом прочла, что в интервью Виктория Токарева назвала это имя в ряду с Улицкой и Петрушевской, и поняла, что многое теряю. Читала с удовольствием, но именно эта маленькая повесть поразила с первых строк. «Высокая вода венецианцев». Как сказано в маленьком предисловии, повесть о том, как молодая женщина, узнав о смертельном диагнозе, втайне от семьи и друзей отправляется в Венецию - город, не раз становившийся фоном для великой любви и красивого ухода из жизни...»
В ней было так много моего - передуманного, перечувствованного, пережитого. Одиночество, любовь, говорящие руки Тинторетто, рак, Венеция, проникшая в кровь всего за три дня… как это все можно было уместить на восьмидесяти страничках покет-бука? Как часто, закрывая книгу, забываешь, о чем прочел. А «Высокая вода» вызвала движения души, и весь этот сумбур я вывалю сюда. Я никогда не читала такого тонкого, сочного и поэтического описания моего любимого города. Мне с удвоенной силой захотелось туда вернуться, потому что я столько пропустила, недосмотрела, недодышала, недо.. Я хочу увидеть Венецию снова уже вместе с Рубиной.
Как замечательно точно подмечено о Тайной вечере Тинторетто, и опять, опять это уже было, давно, еще только по альбомам, я заметила – итальянцы свою бешенную жестикуляцию переносят на полотна. Я говорила: святые, апостолы, ангелы и мадонны – истинные итальянцы. И вдруг читаю свои мысли, только блестяще сформулированные: «…руки на картинах венецианцев - возьми Тициана, Веронезе, Тинторетто или Джорджоне - не менее выразительны, чем лица. Они восклицают, умоляют, спрашивают, требуют, гневаются и ликуют... …Да, руки... Да: лица в тени, вполоборота, в профиль, опущены или заслонены, словно персонажи уклоняются от встречи с тобой. А руки так потрясающе одухотворены, так живы, так дерзки, так коварны. Картина шевелилась от движения множества изображенных на ней рук». Наверное, лет 10-20 назад меня захватила бы любовная линия. А теперь больше волнует тема смерти. Говорится: Человек приходит в этот мир один и один покидает его. Казалось бы, младенца принимают руки врача, его прижимает к груди мать, столько людей вокруг ждут его и рады его появлению. Но ему страшно, он один. И дальше живет человек с иллюзией, что он не одинок, ведь ему нужно кого-то опекать, его любят и окружают заботой. Его подчас слишком одолевают присутствием, навязывают общение. Только сильная любовь позволяет почувствовать – вас двое. Все мы смертны, но здоровая психика задергивает этот образ спасительным флером. Но вот приходит смерть, ее первый привет, ее обещание. И человек опять один. Даже если рядом есть близкий, который разделит твою смерть, для которого жизнь кончится вместе с твоей. (Да, я знаю, как это бывает – ты говоришь себе: я умерла вместе с ним, моя жизнь кончилась. Но это всего лишь метафора. В большинстве случаев, находится, за что зацепиться – дети, родители.. да просто сама жизнь берет и продолжается). Твой близкий ушел один. Сережа в Венеции. Ему остается жить пол года

И вот со своей смертью ты остаешься один на один. Ты с ней пытаешься договориться, устанавливаешь меру ужаса и боли. Она не торгуется, она уже разложила свои жуткие инструменты. И онкологи только выполняют свою работу. Эта повесть о важном. Каждый человек, к определенному возрасту уже видевший смерть, не может не думать: как это будет у меня? Я тоже об этом думаю. Почему-то как раз об онкологии. Сначала спрятаться за мысли о близких, нужно оградить их, поиграть в игру «ничего страшного не случилось». На какой-то срок это становится самым важным. Потом – бороться, лечиться, спасаться, ведь «сотни людей излечиваются. Ну, не излечиваются - тебе ли не знать! - под... подлечиваются. Во всяком случае, еще какое-то количество лет живут дальше, работают, любят, путешествуют...» В любом случае, уже ничего не будет как раньше. Как принять эту новую реальность, это острое одиночество на краю бездны (слишком пафосно, ну и пусть). Джойс Кэрол Оутс так потрясающе точно сказала: «Одиночество – опасная вещь. Если оно не ведет тебя к Богу, оно ведет к дьяволу. Оно ведет тебя к самому себе.» Дьявол подталкивает под локоть.
Как понятно мне побуждение героини приблизить финал этого пути. «Дикая мысль, что ее послали сюда затем, чтобы... ...ступить, шагнуть с подоконника посреди этих оперных декораций, - уйти на дно лагуны, раствориться в гобеленовой пасторали лодочек и гондол, исчезнуть... словом, отколоть номерок...» Тут кстати вспомнилось из Ремарка: а вот одиночество – настоящее одиночество без всяких иллюзий – наступает перед безумием или самоубийством. Одиночество и Венеция. А почему, собственно говоря, Венеция? Прекрасный умирающий город – символ прекрасной умирающей женщины? Ворота между жизнью и смертью? У меня было такое же немного жуткое ощущение от ходящих в воду ступеней. Не только из-за материального подтверждения медленного ухода города под воду. Это было как бы продолжением пути, ступени приглашали постепенно перейти в другой мир – подводный или потусторонний.
Венеция прекрасна уходящей красотой, она разрушается, рассыпается, погружается, она ненадолго. Как цветущая сакура, для любования которой японцам дают выходной – так она недолговечна. «Этот город, с душой мужественной и женской, был так же обречен, как и она, а разница в сроках - семь месяцев или семьдесят лет - ... такая чепуха для бездушного безграничного времени! И это предощущение нашей общей гибели, общей судьбы - вот, что носится здесь над водой каналов. Величие Венеции с ее вырастающими из воды прекрасными обшарпанными дворцами, с ее безумными художниками, с этим ее Тинторетто, готовым расписать небо... ее зыбкость, прекрасная обветшалость, погрузившиеся в воду, скользкие и зеленые от водорослей нижние ступени лестниц, ее бесчисленные мосты... И блеск, и радость единственной в мире площади, и лиловый шлейф ее фонарей, и узкие, как турецкие туфли, гондолы, и фанфары старинных печных труб... - все обречено, твердила она себе, обречено, обречено...»


Может ли вылечить город, даже такой удивительный город-сестра? Не от рака вылечить, а от жуткой душевной раны, от страха смерти, от отчаяния, от тупика? У такого города есть не только гондолы, каналы и прекрасные здания. Есть мокрый щенок, наводнение и волшебная маска, есть гетто и пришелец из прошлого. Вобщем, уже не так страшно. Дальше просто хочется цитировать: «Вид божественной красоты открывался отсюда. Далеко в море уходил фарватер, меченный скрещенными сваями, вбитыми в дно лагуны. Островки и острова, сама светлейшая Венеция - все лежало как на ладони: великолепие сверкающей синевы, голубизны, бирюзы и лазури, крапчатые коврики черепичных крыш, остро заточенные карандашики колоколен, темная клубистая зелень садов на красноватом фоне окрестных домов... И правда, когда Бог трудился над этой лагуной, он был и весел, и бодр, и тоже - полон любви, восторга, сострадания... И тут, объятая со всех сторон этой немыслимой благодатью, она подумала с обычной своей усмешкой - а может быть, ее приволокли сюда именно из сострадания - показать райские картины, подать некий успокаивающий, улыбающийся знак: мол, не бойся, не бойся, дорогая...»